«Верный Богу и Царю». Переиздано житие святого Евгения Боткина

Государь говорил о докторе Боткине: «Он для меня больше, чем друг». Действительно, Евгений Сергеевич Боткин был для Царя и его семьи больше, чем другом. Вместе с ними он прошел все испытания до конца – вплоть до мученической кончины в Ипатьевском доме… Вышел новый тираж жития святого страстотерпца Евгения «Верный Богу и Царю», подготовленного нашим монастырем – предыдущий тираж очень быстро разошелся, так как оказался востребованным читателями.

И это неудивительно. Житие святого Евгения поражает. Он служил при дворе, постоянно находился в высшем свете, среди интриг, и при этом сохранил совершенную чистоту души, честность и доброту. Это был человек с любвеобильным сердцем. Хотя Евгения Сергеевича Боткина прославили в лике святых всего несколько лет назад, он уже широко почитается.

Сестры нашей обители собирали материалы для его жития несколько лет: искали в различных архивах, общались с потомками святого Евгения, изучали его переписку. Было найдено много ранее неизвестных фотографий, которые вошли в книгу.

Здесь мы публикуем некоторые отрывки из его жития. Однажды Евгений Сергеевич написал сыну такие слова: «Чем больше я живу и вижу, тем более убеждаюсь, что самое ценное на земле — это душа человеческая. Если она добра и чиста, она звучит так дивно, так чудно, как никакая самая великолепная музыка». Более всего эти слова подходят к самому доктору Боткину. Вслушаемся же в эту дивную музыку его души…

Он был бесконечно добрым

С детства Евгений был великодушным, скромным и сострадательным. Его брат, Петр Сергеевич Боткин, вспоминал: «Он был бесконечно добрым. Можно было бы сказать, что пришел он в мир ради людей и для того, чтобы жертвовать собой. С самого нежного возраста его прекрасная и благородная натура давала о себе знать: он был не такой, как другие дети. Всегда приветливый, с врожденной деликатностью и необычайно нежной душой, он имел отвращение к играм, которыми многие остальные мальчики страстно увлекались. Держался в стороне от этих битв, но когда что-то случалось и наши проделки принимали опасный характер, останавливал борцов, рискуя получить самые страшные удары».

Евгений обладал особым даром подбирать ласковые, утешительные слова и никогда не стеснялся благодарить и хвалить людей, свободно выражая свои самые нежные чувства. Любым подарком он восхищался от души и превозносил дарителя так, словно ему преподнесли нечто драгоценное и исключительное. При этом не имело значения, был ли это предмет дорогой или совсем маленький и незначительный по стоимости.

Как сделать любимых людей счастливыми

Уже в молодом возрасте Евгений научился оценивать разные жизненные перипетии с нравственной точки зрения, опираясь на евангельское учение. Вот отрывок из письма, в котором Евгений объясняет двоюродной сестре Вере, как можно сделать близких людей счастливыми; это письмо восемнадцатилетнего юноши поражает зрелостью суждений:

«Ты пишешь, что “для счастья сестер пожертвовала бы своим”. Но ведь счастье не есть вещь, которую можно бы за известную плату купить. Один человек не может дать другому полное счастье, но он может ему способствовать. Пусть он не ждет для этого каких-нибудь из ряда вон выходящих случаев: живя с человеком, которого он желает видеть счастливым, он может на каждом шагу разными мелкими доказательствами привязанности, маловажными уступками облегчать ему жизнь, устраняя препятствия к его спокойствию. Поверь, что и этого много, тем более что это совсем не так легко, как может показаться. Человек, какой бы он ни был, встречает столько крупных затруднений, преград, огорчений на жизненном своем пути, что подчас гибнет, столкнувшись с ними. Но я уверен, что если бы силы его не были в то же время подорваны, нервы раздражены и натянуты разными мелкими невзгодами, едва заметными уколами ближних, он бы гораздо чаще выходил победителем из борьбы за существование и скорее бы и лучше поправился после неизбежных поражений».

За себя я не боялся…

В феврале 1904 года Евгений Сергеевич, оставив жену и четверых маленьких детей (старшему было в то время десять лет, младшему не было и четырех), добровольцем отправился на Русско-японскую войну. Он был вправе не ехать туда — никто не осудил бы его за это, — но, будучи человеком, горячо любящим Россию, доктор Боткин не мог оставаться в стороне, когда речь шла о чести и безопасности Родины. Еще в дороге Евгений Сергеевич начал писать письма жене, и потом регулярно писал и с фронта.

В одном из писем доктор Боткин рассказывает о сражении под Вафангоу. Во время боя он делал перевязку раненому санитару. Тот мучился не столько от ран, сколько от того, что в разгар боя оставил артиллерийскую батарею без медика. Доктор Боткин далее пишет:

«Это был перст Божий, который и решил мой день.

— Я остаюсь за тебя, — сказал я ему.

Я взял его санитарную сумку и пошел на гору, где на склоне ее и сел около носилок. Снаряды продолжали свистеть надо мной, разрываясь на клочки, а иные, кроме того, выбрасывали множество пуль, большею частью далеко за нами. Другие падали на соседнюю горку, где стояла 4-я, почему-то особенно ненавистная японцам, батарея. Они осыпали ее с остервенением, и часто я с ужасом думал, что, когда дым рассеется, я увижу разбитые орудия и всех людей ее убитыми. И этот страх за других, ужас перед разрушительным действием этой подлой шрапнели составлял действительную тяжесть моего сиденья. За себя я не боялся: никогда в жизни еще я не ощущал в такой мере силу своей веры. Я был совершенно убежден, что, как ни велик риск, которому я подвергался, я не буду убит, если Бог того не пожелает; а если пожелает — на то Его святая воля... Я не дразнил судьбы, не стоял около орудий, чтобы не мешать стрелять и чтобы не делать ненужного, но я сознавал, что я нужен, и это сознание делало мне мое положение приятным.

Когда сверху раздавался зов: „Носилки!“ — я бежал наверх с фельдшерской сумкой и двумя санитарами, несшими носилки; я бежал, чтобы посмотреть, нет ли такого кровотечения, которое требует моментальной остановки, но перевязку мы делали пониже, у себя на склоне».

Евгений Сергеевич всегда с благоговением отзывался о защитниках Родины, и теперь он радовался, что во время этого боя подвергался одинаковой с ними опасности: «Почему я должен быть в лучших условиях, чем они? Ведь и у них у всех есть семьи, для которых смерть их родного будет тяжким горем, а для иных — и разорением». Доктор с полным спокойствием оставался в эпицентре боя, пока в этом была нужда. Его храбрость поразила санитаров. «Санитары, разбежавшиеся было по нижним склонам горы, видя меня на их месте, все подобрались ко мне и расположились около носилок, но когда осколком шрапнели и камнями у меня опрокинуло ведро с водой, прорвало носилки и набросило их на одного из санитаров, они окончательно спустились вниз и только из-под горы посматривали, цел ли я после особенно сильных и близких ударов…

Один из батарейных санитаров, красивый парень Кимеров, смотрел на меня, смотрел, наконец, выполз и сел подле меня. Жаль ли ему стало видеть меня одиноким, совестно ли, что они покинули меня, или мое место ему казалось заколдованным, — уж не знаю. Он оказался, как и вся батарея, впрочем, в первый раз в бою, и мы повели беседу на тему о воле Божией».

С самого дна старого колодца шлю наилучшие благопожелания

13 апреля 1908 года, император Николай II подписал указ о назначении доктора Боткина своим лейб-медиком. Царскую семью обслуживал большой штат врачей, среди которых были самые разные специалисты: хирурги, окулисты, акушеры, дантисты. Больше всех врачей царские дети любили доктора Боткина.

Великая княжна Ольга, несмотря на большую разницу в возрасте между ней и Евгением Сергеевичем, свободно обсуждала с ним все, что ее интересовало или волновало. «Когда я вас слушаю, — сказала она ему однажды, — мне кажется, что я вижу в глубине старого колодца чистую воду», и после этого в своих письмах Ольга нередко обращалась к нему так: «Милостивый Колодец!» В ответ доктор писал: «Ваше Императорское Высочество, дорогая и глубокоуважаемая Ольга Николаевна, от всего сердца поздравляю Вас и с самого дна старого колодца шлю наилучшие благопожелания. Горячо преданный Вам Евгений Боткин».

Доктор Боткин очень любил Царских детей и с особым умилением отзывался о младших, называя их «мои малютки». Он писал своим детям об Анастасии: «Премилая она девочка!» Анастасия обладала большим чувством юмора и часто смешила окружающих, у нее был дар общения с людьми, и она умела разогнать морщины у всякого, кто был не в духе. Несмотря на то, что девочка часто шалила, она была очень доброй и у нее было золотое сердце. Однажды доктор Боткин сказал ей об этом:

— Анастасия Николаевна, вы сделаны из золота.

— Вовсе нет, я сделана из обыкновенной кожи, — возразила она.

С цесаревичем Алексеем у доктора Боткина сложились близкие и теплые отношения. Мальчик из-за потери аппетита часто отказывался по утрам от завтрака. В таких случаях Евгений Сергеевич садился с ним рядом и рассказывал ему разные веселые истории из своего прошлого или из повседневной жизни. Цесаревич смеялся и за разговором пил свой шоколад и съедал тост с медом или бутерброд со свежей икрой. Цесаревич был очень привязан к Евгению Сергеевичу и однажды сказал ему: «Я вас люблю всем своим маленьким сердцем».

Лебединая песня

В августе 1918 года Государь, Государыня и их дети были отправлены в ссылку в Тобольск, вместе с приближенными, которые добровольно пожелали поехать с ними. Среди них был и доктор Боткин.

Письма доктора Боткина в эти дни были проникнуты подлинно христианским настроением: ни слова ропота, осуждения, недовольства или обиды, но благодушие и даже радость. Он писал о том, что ему нравится Тобольск, который он называл «богобоязненным городом», так как «на 2200 жителей здесь 27 церквей и все такие старинные, красивые». «У нас стала дивная, летняя погода при этом прелестном, мягком, прозрачном каком-то сибирском воздухе, который мне так нравится, — писал он в одном из писем. Мне вообще здесь очень нравится, „век бы жить“, как говаривал дядя Миша». Причина такого спокойствия духа была, несомненно, в полной преданности воле Божией и в совершенном уповании на Его благой Промысл.

В ссылке Евгений Сергеевич продолжал нести служение врача. Днем он принимал и посещал больных, в том числе и простых горожан. Ученый, много лет общавшийся с научной, медицинской и правительственной элитой России, теперь смиренно служил как земский или городской врач простым крестьянам, солдатам, рабочим и мещанам. Евгений Сергеевич считал себя обязанным лечить и солдат, охранявших дом, где жила Царская семья; он принимал их у себя в комнате и даже назначил время, в которое всегда бывал дома именно ради них (с трех до пяти вечера). Простых крестьян, приезжавших к нему из деревни, Евгений Сергеевич также принимал у себя дома.

В Тобольске Евгений Сергеевич, как он сам писал, «всячески старался заботиться, како угодити Господу... И Бог благословил мои труды, и я до конца своих дней сохраню это светлое воспоминание о своей лебединой песне. Я работал изо всех своих последних сил».

Претерпевший до конца, тот спасется

16 июля 1918 года стал последним днем земной жизни Евгения Боткина.

В семь часов вечера семья Романовых с доктором и слугами пили чай. Потом Евгений Сергеевич продолжил писать письмо брату Александру, начатое неделю назад: «Дорогой мой, добрый друг Саша, делаю последнюю попытку писания настоящего письма — по крайней мере, отсюда, — хотя эта оговорка, по-моему, совершенно излишняя: не думаю, чтобы мне суждено было когда-нибудь откуда-нибудь еще писать, — мое добровольное заточение здесь настолько же временем не ограничено, насколько ограничено мое земное существование. В сущности, я умер, — умер для своих детей, для друзей, для дела... У детей моих может быть еще надежда, что мы с ними еще свидимся когда-нибудь и в этой жизни… но я лично этой надеждой себя не балую, иллюзиями не убаюкиваюсь и неприкрашенной действительности смотрю прямо в глаза…»

Развязка была уже близка. Ночью 17 июля 1918 года всем заключенным велели спуститься в подвал, якобы из-за того, что в городе неспокойно. Там узникам объявили, что их решено расстрелять. Загремели выстрелы, которые оборвали земную жизнь Царской семьи и ее верных подданных, открыв для них врата в жизнь вечную.

фото «икона» справа Много лет спустя Глеб Боткин, размышляя о судьбе своего отца, писал, что для него является загадкой, как такой кроткий и смиренный человек, каким был отец, «мог обладать непостижимой силой духа, без которой невозможно вести себя с таким героическим спокойствием в обстоятельствах настолько ужасных для любого смертного». Ответ на это недоумение можно найти в последнем письме доктора Боткина: «Ты видишь, дорогой мой, — писал он брату, — что я духом бодр, несмотря на испытанные страдания, которые я тебе только что описал… Меня поддерживает убеждение, что претерпевший до конца, тот спасется». Евгений Сергеевич Боткин, верный Богу и Царю, претерпел все до конца и по неложному обетованию Господа обрел не только спасение, но и венец мученика в Царстве Небесном.

ПРИОБРЕСТИ КНИГУ